Мустафаева Эльмира

Двухминутки нежности

– Почему я чувствую себя так, будто мне уже лет 60? – Белка устало потягивается на поскрипывающем стуле и пересаживается на мягкий диван.

– Возможно, тебе тоже надо хоть иногда отдыхать? Совмещать учебу на бюджете и две работы – дело не самое простое! – Лебедев ставит перед ней кружку с горячим чаем и смеется. – Хотя… откуда мне знать, правда?

За окном уже светает. Мы сидим на кухне, как это часто бывает, и просто говорим ни о чем. Пока Оруэлл расписывает о «двухминутках ненависти», которыми ежедневно «горит» весь его тоталитарный мир в романе, у нас еженедельно проводятся «двухминутки нежности». Конечно, длятся они не две минутки. Да и не «горим» мы, а так. Тлеем.

Тесная дружба зародилась еще, когда нам всем было по 15 лет. Все как в кино, да только в том, после которого зрители выходят из кинозала заплаканные и уставшие: «ох и ах, грустная история, почему же так, но хорошо, что нас это не касается».
А нас – касается.

В первую нашу встречу Лебедев стоял у магазина, находящегося рядом с нашей школой, и меланхолично вертел в пальцах какой-то камешек. Уроки закончились, а значит, пора было собираться домой.

Но дома не было. С 9 лет он живет в детском доме, чье название так иронично постоянно напоминало: место, в котором взрослые «дети» отбирают еду у младших, избивают их и воруют чужие вещи, не может называться таким теплым словом.  

Но, вообще-то, дом может не быть домом, даже если вы живете в благополучной на первый взгляд семье. У Белки с детства все сомнительно: домашнее насилие, сначала как следствие беспричинной агрессии отца, а позже – алкоголизм матери. К 15 годам у Белки было столько ментальных проблем, что мы с Лебедевым до сих пор удивляемся, как она дотянула до 22 лет. Всё глупо надеемся, что наша дружба, любовь и уговоры сходить к врачам подействовали. Как бы то ни было, настоящее имя Белки мы до сих пор не знаем. Но это и ничего, главное, что она сама стала себя лучше понимать.

– Вить, так что ты будешь делать с учебой? – Я смотрю на Лебедева и параллельно пытаюсь найти в интернете ответ на вопрос к зачету: скоро сессия.

– А что я буду делать? Не бросать же мне университет снова. Сдам все долги, посижу над учебниками пару недель и – вуаля!

– Ты же на грани отчисления из-за своих постоянных тусовок, - Белка некультурно кладет ноги на стол, но нам все равно на это. – Точно справишься?
Лебедев молчит в ответ: начинает злиться. Он всегда остро реагирует, когда начинаешь проявлять беспокойство – не привык. Сам он мнит себя волком-одиночкой и, совсем как маленький, считает, что это его наивысшее достижение. Говорит, только с нашей компанией допустил промах – привязался, так что потом тяжело будет расставаться.

– А мне снова хуже, - смеется Белка, начиная новую тему. С людьми с БАР* всегда странно и интересно общаться: ты можешь каждые 10 минут спрашивать об их настроении и быть уверенным, что обязательно получишь новый ответ.

Количество ее болезней удивляет даже самых достойных специалистов. Долгое время Белка не могла выходить во двор из-за внезапно проснувшейся агирофобии – боязни пересекать улицу (тогда я жила у нее, чтобы ходить в магазин при необходимости и спасать от панических атак и суицидальных наклонностей, которые к тому времени участились). К 18 годам после продолжительной депрессии, массы расстройств и психозов, ей поставили диагноз: «параноидная шизофрения в начальной стадии». Белка видела и слышала мышей у себя в комнате, и однажды, когда не смогла дождаться их ухода, то вырезала у себя на руке часы, чтобы поторопить время.

Никаких мышей, конечно же, не было.

– Зато мои друзья до сих пор спрашивают, мол, как дела у той жизнерадостной барышни, - Лебедев передразнил своих знакомых из очередного клуба.

– У тебя нет друзей, - напоминаю я. – Кроме нас.

Он смеется и соглашается. Глупо опровергать очевидное.

– Разумеется, я всегда веселая. Как же это бесит, - Белка морщится и зевает. – Как будто кого-то действительно бы заинтересовало мое состояние. Почему у нас вообще никто не считает психические проблемы серьезными? Всем только видеть надо. Вот сломанная нога – да, катастрофа, можешь отлежаться дома. А когда встать с кровати не можешь, еда не имеет вкуса и хочется спать – нет, это просто лень. Нужно поработать, чтобы все прошло!

Яда у Белки в голосе столько, что сам Василиск позавидовал бы.

– Ты же знаешь, что сейчас все меняется. Со временем, люди начнут более ответственно подходить к здоровью друг друга, – я говорю, но понимаю, что мои слова она сейчас не услышит. Внезапно начавшийся дождь больно стучит в голове.

– Это говоришь мне ты? – Белка пытается удержаться от едкого комментария. – Тебе врачи сколько пообещали? 5 месяцев? Новый год ты уже не встретишь из-за дорогостоящих операций за рубежом: отечественные врачи ставят крест и на тебе, и на твоей опухоли. А ведь она заметна в отличие от ментальных проблем. Так что прекрати делать вид, что все в порядке.

Я с тоской вспоминаю свои длинные волосы и провожу пальцами по короткому ежику. Химиотерапия еще никого не щадила.

– Я, вообще-то, ради тебя тут вместо слов радугу и единорогов вытаскиваю из себя. – Мне становится холодно, поэтому я ложусь рядом с Белкой на диван, оставляя место для Лебедева.

Мы все к утру немного уставшие и злые. Это нормально. Никаких претензий в действительности ни у кого друг к другу нет – просто такое проявление заботы.

В тишине проходит еще пару часов. В какой-то момент Виктор устало обнимает меня: никаких подтекстов. Мы как потерянные братья и сестры, которые нечаянно пересеклись на улице и решили больше не терять друг друга из виду.

Я всегда любила поверье восточной Азии о красной нити судьбы: люди, которые предназначены друг другу судьбой, связаны вместе невидимой красной нитью. Это не всегда о любви в привычном понимании, но о чем-то более важном.

– Кто что делать будет? – спрашивает Лебедев. Вопрос относится больше к туманному будущему, чем к ближайшим часам в его квартире.

– Я, наверное, попробую написать Карине, - продолжает он, не дождавшись ответа. Карина – его большая неразделенная любовь. – Кто знает, может, что и сложится. Не всегда ведь мне терять свою жизнь в клубах и тусовках, верно? Вуз окончу. А потом было бы круто вернуться в детский дом или пойти в какую-нибудь администрацию, чтобы усилить контроль за этими «домами». Там ведь полный беспредел, а побои и насилие – самое мелкое, что может побеспокоить. Пора не только выплачивать детдомовским пенсии и затыкать им этим рот, а еще и следить за их жизнью в молодости. Растут потом калеками. А как другим быть-то в такой атмосфере, где что ни день, то борьба за выживание?

– Я, как и хотела, буду агитировать своих будущих коллег на поднятие проблемы нестабильного психического здоровья среди подростков, - говорит Белка. – Сколько детей лишены возможности просто поговорить о том, что их беспокоит? Сколько считают себя виноватыми за свои болезни? Все в итоге прячутся за телефонами и компьютерами, чтобы избежать столкновения с реальностью, которая стала пугать слишком сильно. Пора прекращать весь этот подростковый ад, который может испортить жизнь им самим и близким в будущем. Не зря ведь я учусь на врача, правда? Пойду обсуждать с депутатами насущные проблемы, глядишь, хоть на моем примере чего поймут…

Я стараюсь сдержать слезы. Онкология и невысокий уровень медицины лишают меня возможности планировать будущее на несколько лет вперед. Врачи сказали, что пять месяцев – это мой максимум. Те горсти таблеток, которые я принимаю едва ли не вместо еды, подсказывают, что даже 5 – уже награда.

– А я пока продам свои вещи и куплю родителям поездку на море. Они заслужили отдых, как думаете? – Я без эмоционально почесываю слишком выпирающую ключицу. – Часть на похороны отложу, чтобы семью не напрягать этим. И елку хочу купить. Устроим Новый год летом, ребят? Надо будет только не забыть про хлопушки, шампанское и подарки…

Лебедев слева вздыхает.

– Хорошая идея, Эс, - он тяжело сглатывает и продолжает будничным тоном. – Я тут, кстати, недавно видел недорогие путевки в Барселону…

Нам по 22 года. Мы лежим на диване в маленькой двухкомнатной квартире на окраине Москвы и пытаемся ставить реальные цели. Пытаемся добиться того, чтобы успеть воплотить их в жизнь и помочь этим хоть кому-то, если уже не в состоянии спасти самих себя.

Наша лихая молодость не останется в памяти ни у кого, кроме нас, и, я знаю, что после моих похорон со временем забудутся и эти пятничные ночи у Лебедева. Несмотря на то, что каждый из нас тянет за собой валун катастрофических масс, мы рады, что все именно так.

Пока ты молод, перед тобой, кажется, открываются сотни дверей – только выбери нужную. Я свою дверь раздробила в щепки и теперь режу пятки об острые деревяшки.

Быть молодым нелегко, но это и хорошо. Именно после событий, которые воспринимаются как конец света, мы вырастаем и учимся на своих ошибках. Любое горе нуждается в том, чтобы его холили и лелеяли, но недолго. Позже ты делаешь вывод, принимаешь решение и двигаешься вперед, пытаясь уберечь от своих ошибок других. Ведь, возможно, излечив кого-то, у тебя появляется шанс излечить и себя самого.

Мустафаева Эльмира Витальевна, студентка 2-го курса факультета журналистики ИГУМО